● Слово шамана и дело НКВД

Эти удивительные события, связанные с перезахоронением шамана, произошли в 1930-е годы в Горном улусе. Уже в наше время их детали и подробности собрал воедино учитель из села Бэс-Кюель И.И. Павлов. В августе 1992 года, накануне первой международной конференции по шаманизму в Якутске, он впервые опубликовал свои материалы в нескольких номерах улусной газеты на якутском языке. После знакомства с ними у меня возникло большое желание пересказать их в переводе на русский с некоторыми сокращениями читателям "Якутии" и будущей книги "Тайны вуду и шаманизма".

Главным действующим лицом происшедшей истории, и не только истории, а следственного дела, заведенного органами НКВД (что придает случившемуся особую окраску и достоверность), был ойун Моньогон. В переводе с якутского его имя означало "Черная смородина", но чаще земляки называли своего знаменитого предка-шамана просто Стариком.

Просьба с того света
Моньогон жил на их земле лет за 150--200 до упомянутых событий, тогда, когда она еще входила в ныне не существующую большую Атамайскую волость. Передававшиеся из поколения в поколение предания гласили, что Старик был не совсем обычным шаманом - он никогда не камлал, не пользовался бубном и специальным костюмом, но зато очень быстро и умело лечил больных заговорами ("одними простыми словами"), массажем, настойками трав и минеральных веществ, снимал сглазы и проклятия и вообще защищал свой род от всяческих бед. Моньогон отличался очень маленьким ростом, сильной худощавостью и ясными пронзительными глазами, взгляда которых не мог выдержать никто. Среди людей о нем еще при жизни ходила слава как об очень добром, участливом и отзывчивом человеке. Она же сопровождала Старика после смерти, но, как всякого ойуна, ушедшего в иной мир, его побаивались и почитали.

Прежде чем продолжить повествование дальше, я вынужден сделать отступление и рассказать, как было принято в старину хоронить шаманов, иначе для непосвященных наш рассказ будет не совсем понятен. Так вот, до прихода русских якуты (и вообще почти все жители лесной зоны северо-востока Азии) использовали воздушные захоронения -- арангасы. Внешне они представляли из себя специальные помосты-лабазы, естественными столбами которых обычно служили деревья, соединенные между собой площадкой на высоте полутора-двух метров. На эту площадку и устанавливался гроб в виде колоды, выдолбленной из двух половинок расщепленного ствола дерева. Конечно, рано или поздно стволы и перекладины истлевали, и колода оказывалась на земле, но при огромных лесных массивах и очень небольшом населении редкие останки в тайге не представляли санитарной опасности. После присоединения Якутии к России православные священники и светские власти сразу же воспротивились такому "нехристианскому" погребению и быстро запретили его. Умерших стали хоронить в могилах, но поскольку шаманы были как бы главными выразителями и носителями язычества, для них еще очень долго делали исключения. Более того, обычаи требовали, чтобы останки больших шаманов перезахоранивались трижды - два "срока" они должны были отлежать в арангасах, а затем уже упокоиться в земле.

В свое время, еще в XIX веке, когда истлел и разрушился первый арангас, останки Моньогона со всеми полагающимися обрядами переложили в новый. И вот в конце двадцатых и начале тридцатых годов, хотя захоронение Старика было еще вполне крепким, он вдруг стал являться во снах и видениях загнанным советской властью в подполье окрестным шаманам и просить, чтобы его перезахоронили в третий раз - окончательно, в землю, поскольку "его духу пришел срок улететь на небо". В прежние годы, конечно, подобное пожелание было бы сразу же выполнено, но на волне большевистской борьбы с "пережитками прошлого" и нарождающегося сталинского террора как-то не находилось смельчаков, решившихся бы взять на себя исполнение воли ойуна. Хотя тайно земляки время от времени появлялись у арангаса и приносили в жертву традиционные пучки конских волос, чай, табак, водку, сопровождая их своими просьбами. Старик "ждал" несколько лет, потом начал предупреждать о возможных неприятностях, а затем и впрямь по обеим ветвям его потомков (а они составляли большинство жителей села Атамай) пошли болезни, смерти, сумасшествия и прочие беды. Настолько заметные и сильные, что люди стали разбегаться с "проклятого" места, недавно красиво поименованного колхозом "Красная звезда".

Обиженный ойун стал напоминать о себе и с помощью своих духов. На озере рядом с его захоронением то и дело плавал белый лебедь или вышагивал по берегу серый журавль. Время от времени выходил к воде, протоптав от могилы до озера заметную тропку, большой черный глухарь. Всех их, конечно, можно было бы принять за обычных птиц, но те, кто в первое время пытались по незнанию подстрелить лебедя или журавля, мгновенно впадали в долгий гипнотический сон, а охотников за глухарем вообще скручивало судорогами. Естественно, что довольно быстро исчезли все желающие заполучить такой трофей.
А Старик все продолжал вещать с того света. И во многих случаях он к требованию о перезахоронении непременно добавлял еще одну настоятельную, странную и вызывающую невольные мурашки просьбу. Шаман говорил о том, что на кисти его правой руки истлело сухожилие и отвалившийся палец закатился под спину, поэтому необходимо вернуть его на место и закрепить. Иначе пойдут новые неприятности.

Тайная вечеря
Несчастные потомки ойуна оказались, как гласит пословица, между двух огней. С одной стороны, они боялись чего-то предпринимать из-за неминуемого гнева властей, а с другой - все сильнее ощущали на себе немилость Моньогона. И вот тут ситуацию, на их взгляд, каким-то образом разрешил конец 1936 года. Была принята знаменитая сталинская Конституция СССР, одна из статей которой формально, на бумаге (но не в реальной жизни) разрешала свободу вероисповедания. Летом следующего года сельский Совет Атамая принял решение организовать в один из выходных дней праздник-ысыах в честь этой Конституции и одновременно без афиширования, в кругу наиболее доверенных, провести перезахоронение Моньогона. Ответственным за последнее "мероприятие" назначили председателя "Красной звезды" А.С.Максимова, сам обряд должен был совершить приглашенный из другого наслега ойун Омокун, а помогать ему в этом - два знающих старца, два Семена - Кэндэй и Тэрийити. Решили вопрос и с жертвами, угощением - деньги на "затребованных" Стариком быка, корову, "пегого ясноглазого жеребца", на продукты и водку для поминального стола должны были внести по специальным ведомостям колхозники, постепенно компенсировав все затраты.

После окончания официального "сталинского" ысыаха (благо, стояла июньская белая ночь) около 80 избранных потихоньку собрались возле могилы Старика на "тайную вечерю". Проведя соответствующий ритуал и забив жертвенный скот, гроб под перестук бубна Омокуна опустили с помоста и сняли с него крышку. В долбленой колоде лежали останки, можно сказать, "нетленные мощи" действительно очень маленького человека. Конечно, взоры присутствующих тут же устремились на правую руку Моньогона, и все увидели, что на ней действительно не хватает одного пальца. Подтвердил это и сам Старик, напомнив еще раз своим голосом через камлающего в стороне Омокуна, что кисть надо привести в порядок. Два Семена под взглядами замерших от суеверного страха односельчан опасливо запустили руки под кости и истлевшую одежду и в конце концов нашарили недостающий палец. Когда потерю водворили на место и прикрепили с помощью сухожилия жертвенного жеребца, по толпе прошел вздох облегчения. Гроб Старика перенесли к последнему месту упокоения, но когда после положенных обрядов его уже готовы были предать земле, Моньогон опять начал вещать устами Омокуна и сказал, что он не сможет покинуть этот мир без провожатого. Страх новой волной захлестнул людей: никому не хотелось вдруг вот так неожиданно лишаться жизни. Все потрясенно застыли, боясь, что выбор Старика падет именно на них. Поняв это, Моньогон продолжил: "Если не найдется желающего, прямо сейчас умрет шаман. Но тогда на обе ветви моего рода падет страшное проклятие". Не успел смолкнуть загробный голос, как у Омокуна начались судороги, он стал валиться на землю. И тут из толпы вышел 70-летний Григорий Федоров, подхватил падающего шамана и сказал, что достаточно пожил на земле и готов выполнить волю Старика. Все остальные еще раз перевели дыхание и довели дело до конца.
Однако, уже прощаясь, Моньогон опять заставил поволноваться собравшихся: "Из-за сегодняшнего дня некоторых из вас в будущем ждет большая неприятность. Она случится по вине одного молодого человека и дойдет до суда. Но вы говорите только правду и потерпите несколько месяцев. Я сам явлюсь в городе к кому надо, и ваши страдания на этом кончатся".

Хоть и с неприятным осадком в душе, но зато с чувством наконец-то исполненного долга люди разошлись по домам. Естественно, что всех их теперь особенно интересовал Григорий Федоров. Но доброволец, казалось, не ощущал в своем состоянии никаких перемен: спокойно отдохнул после ысыаха, поел, распорядился детям по хозяйству, лег спать и... умер. Хоронили его всем миром, как героя.

Преступление и наказание
Вскоре дела в Атамае пошли на лад - исчезли болезни, прекратился падеж скота, поднялся на редкость хороший травостой, стали возвращаться на родину прежние беглецы. Но в один прекрасный день молодой ревизор-уполномоченный из райцентра, не застав на месте председателя колхоза, сам решил просмотреть его документы. И обнаружил среди них папку с надписью "Дело по расходам Старика" со всеми ведомостями и денежными расчетами. Молодец быстро сообразил, что перед ним и какую на этом можно сделать карьеру, и поспешил вернуться в райцентр.
Так родилось следственное дело "по хищению госсобственности, религиозной пропаганде и убийству", дававшее право в соответствии со знаменитой 58-й статьей назвать главных виновников "врагами народа". Через несколько дней председатель колхоза, шаман и оба Семена были арестованы, а остальных участников ритуала начали вызывать на допросы.

Вспомним, что на дворе стоял 1937 год. Поэтому в райотдел НКВД тут же поступило сверху указание не упустить такой возможности, максимально "раскрутить" дело и организовать громкий показательный процесс. Все к этому и шло. Но через четыре месяца вдруг совершенно неожиданно для приложивших столько усилий энкавэдэшников из Якутска поступило распоряжение главного прокурора республики, предписывающее... "прекратить дело за отсутствием состава преступления". Прокурор мотивировал свое решение тем, что после принятия Конституции в селе Атамай вышестоящими властями не было проведено по ней официального разъяснения и поэтому неграмотные колхозники "неверно истолковали пункт о свободе вероисповедания". Согласитесь, что для времен сталинского террора мотивировка была смехотворно неосновательной. Но прокурор есть прокурор, и, разведя руками и помянув его недобрым словом, следователи вынуждены были выпустить узников. Видимо, Старик, как и обещал, похадатайствовал в городе "перед кем надо".
Через какое-то время все птицы-духи с берега озера исчезли и больше никогда не появлялись. В середине 70-х годов на могилу Моньогона наведались этнографы, они осмотрели ее, описали, сделали снимки. А перед самым уходом у фотографа вдруг пропал бумажник с деньгами и документами. Гости буквально обшарили всю полянку вокруг захоронения, но так ничего и не нашли. Добравшись до села и проявив пленку, фотограф с горечью обнаружил, что на ней ничего не получилось, но зато на него самого все лето наваливались напасти...
Говорят, что с 80-х годов Старик никак себя не проявлял, может быть, его душа и духи действительно теперь уже навсегда покинули этот мир.
 

Владимир Федоров
газета "Якутия"